Мятежник Хомофара - Страница 40

Но свет ворвался в мир, и стена проявилась.

Это была стена дома, к которому он шел — дома номер пятнадцать на улице Кибальчича.

Он не вошел в подъезд. Просто взлетел к десятому этажу. Вот окно кухни, вот балкон…

В груди слабо кольнуло: вдруг все не так, как ему кажется? Что, если там, за стеклом, он увидит гроб, а в нем себя, бледного и недвижимого, а здесь, снаружи, его душа в последний раз прилетела взглянуть на тело? Он с силой прикусил губу и чуть не вскрикнул. Нет, он не бесплотен.

Мягко ступив на балкон, он толкнул рукой дверь, но та оказалась заперта.

За стеклом была почти пустая спальня: ничего, кроме необычного строения посреди комнаты — двух неправильных пирамид. Они стояли, изогнувшись, и напоминали авангардистские творения Корбюзье.

Вадим посмотрел вокруг. Прежде у него на балконе стоял ящик, в котором лежали кое-какие инструменты. Почему Подсознание не сохранило их?

Он подумал: весь город представляет собой один большой скелет; нет транспорта, движущихся билбордов, рекламных щитов, мелких деталей в окнах и витринах, — все как сквозь землю провалилось. То, что осталось, — не более чем карта поверхностного уровня, выполненная в масштабе один к одному. Все, что тут есть — пространственные ориентиры. Город Подсознания — лишь некий территориальный эквивалент настоящего Киева. Чутье выдвинуло догадку: дома и улицы — это маяки; благодаря ним подсознание курсирует невдалеке от тела; улицы и дома служат для соединения уровней и пролегают там же, где и их реальные прообразы. Занятно, но как все это связать с его теорией о лучах, устремленных из некоего глубинного центра, и их проекциях на уровнях-плоскостях?

Не напрягай ум, подсказывало что-то. Твое сознание — в сфере подсознания, значит, твое личное подсознание ещё глубже, там, где находятся ответы на все вопросы. Скоро ты все узнаешь.

Вадим отвернул лицо и ударил в стекло локтем. Ожидаемого звона не последовало. Он стукнул сильнее. Опять ничего.

Расин оттолкнулся и, выгнув спину, прыгнул назад, завис в горизонтальном положении и вдруг с силой саданул ногами в стекло. Пятки обожгла боль, но стекло осталось целым.

Вадим плавно осел на перила, закинул ногу на ногу. Радость от ощущения всесилия улетучивалась.

Он посмотрел в окно. Фантастические строения внутри спальни манили, дразня странностью форм и красок.

«Там ответ… Там, может быть, ответ…» — нашептывал кто-то.

Ключа от квартиры не было. Придется ломать входную дверь. Что, если с ней будет то же самое, что и с балконной?

Имелся единственный способ это узнать.

Он опрокинулся назад, полетел вниз, плавно кувыркаясь на лету.

Дверь в подъезд оказалась открытой. Никто не изменил угол её поворота с тех пор, как неведомый вихрь унес наверх Ивана Пиликина.

Вадим поднялся на площадку первого этажа. Рука машинально потянулась к кнопке лифта. Стоп, дитя прогресса, — сказал себе Расин и оттолкнулся от пола.

Поначалу он двигался с умеренной скоростью, опасаясь зацепиться за перила или стукнуться о стену, но, миновав два пролета, понял, что реакция возросла и позволяет лететь по кривой траектории быстрее.

Замелькали пролеты, и уже через несколько секунд он очутился на площадке десятого этажа.

Дверь была распахнута. Вадим остановился, затаил дыхание, ожидая увидеть фигуру в красном комбинезоне с большой «К» на груди.

«Оставь входную дверь открытой», — прилетели откуда-то издалека слова Пиликина.

Губы Вадима вздрогнули в улыбке. Хорошо, что Иван не забыл предупредить об этом.

Он вошел в квартиру, свернул на кухню, глянул в окно.

Вся улица Кибальчича заполнена бредущими людьми. Кое-где алеют фигурки контролеров.

Вадим направился в спальню, обошел пирамиды и открыл балконную дверь. На всякий случай. Затем вернулся к загадочному строению.

Кроме этих кособоких пирамид, в квартире ничего не было. Исчез шкаф и телефон. Пропали коробки, из которых он не успел выстроить…

(Он понятия не имел, как это правильно называется, и как он этим воспользуется, не помнил, когда и откуда притащил картонные упаковки, из которых выстроил пирамиды, но понимал умом муравья, участвующего в строительстве муравейника, что надо было делать именно так.)

Все исчезло, а пирамиды остались, мало того, — они обрели монолитность.

Вадим почувствовал возвращающуюся твердость духа.

Он подошел ближе, провел рукой по поверхности. Ничего примечательного. Похоже на керамику. В некоторых местах покрыто толстым слоем эмали, в некоторых шершаво. Цвета — песочный, охряной, кое-где палевый и даже шоколадный, верхушка — с сизым отливом.

Две пирамиды. Что это? Дверь? Ключ? Замок?

Он лег на одну из пирамид животом, обняв её руками, заранее сопротивляясь этой несуразной попытке постичь смысл (не то! — пирамид две, между ними расстояние в два метра, и ему никак не обхватить обе разом). Щека почувствовала прохладу, спустя несколько секунд ощущение стало терять яркость, уходить (теплообмен: то же, что и в мире костной материи).

«Каждый находится там, где хочет быть…»

Он отлепился от поверхности.

Пару минут самого тщательного обследования обогатили неутешительными сведениями. Выяснилось, что пирамиды невозможно сдвинуть с места, что они пятигранны (с учетом оснований), и каждая видимая грань неравномерно изогнута, что материал, из которого они сделаны, плотен и, вероятно, гораздо плотнее непробиваемого стекла на окнах, а значит, проникнуть под оболочку пирамид нельзя.

По восемь ребер на каждой пирамиде — всего шестнадцать. По пять вершин и по пять граней, всего — десять одних и десять других. Что это ему дает? Ровным счетом ничего. Он и так, и сяк переворачивал в уме цифры, складывал их, делил, при этом все время двигаясь по комнате, обходя сооружения со всех сторон. Иногда останавливался, прищуривался, вглядываясь в наложения ребер, но никаких алгебраических или геометрических совпадений или зависимостей не нашел.