Мятежник Хомофара - Страница 72

Если там, за стенкой колодца, беспросветная кора, мог ли пробиться через стенку вой черни?

Еще ледорубы… Эти твари, как говорил Крапс, водятся глубже сигнального уровня, до них он ещё не долетел.

Хлопок-спад-тишины — и Вадим сделал резкий маневр, уходя от ледяного камешка. Видели бы его в эту минуту члены «Кружка Аманды»! Хотя, пожалуй, Глорию и Аманду он попросил бы отвернуться.

Вадим с сомнением покосился на свое мужское достоинство. Любопытно, зачем ему в нематериальном мире этот земной атавизм?

Во время обучения он проводил над собой эксперименты, пытался изменить форму тела. Можно было слегка увеличить рост, вес, исказить до неузнаваемости черты лица, удлинить или укоротить конечности, но человеческие очертания всегда оставались узнаваемыми. Где-то в глубине души существовал стерженек, делавший его хомуном. Может, эта штука и была его проявлением?

— Бу-у-у! — раздалось снова, теперь уже ближе. Мыслезвук доносился справа. На этот раз раскат следовал за пилотом, а не уносился назад.

— Бу-у! Бу-у-у-у-урр! — послышалось со всех сторон сразу, и тут Расин заметил, что стенки колодца то там, то тут продырявлены. Рваные края материи трепетали, создавая шум. Словно исполинская флейта, звучал колодец, по которой несся пилот, толкая перед собой поток воздуха.

Колодец становился шире. Голубоватое свечение приобретало лиловые оттенки, в отверстиях поблескивала белизна.

Стенка дугообразно изгибалась, пришлось опять сбавить скорость. Неожиданно он проскочил мимо многокилометрового просвета, в котором успел разглядеть белоснежную даль. Вадиму показалось, что он видел холмы.

Сигнал — и он не успевает увернуться: камешек рассекает дельтовидную мышцу.

Вадим схватился за плечо и, как мог, склеил ткани. Кровь, оставшуюся на ладони, впитал ладонью же.

В следующую секунду в стенке образовался широкий просвет, и Расин остановил движение.

Колодец не окончился, но здесь вполне можно выбраться наружу. Конечно, надо бы соблюдать инструкцию, и первым её пунктом значится не покидать колодец до конечной станции.

Но он уже вцепился руками в края проема.

Вадимом двигало нечто большее, чем любопытство. Жалкие крохи педантичности не могли справиться с этим чувством, имя которому жажда приключений.

Расин легко вытолкнул тело наружу, отдалился на некоторое расстояние и, развернувшись, посмотрел на колодец.

Наружный диаметр намного превосходил внутренний. По такой трубе без труда пролетел бы Боинг.

Если внутри все было абстрактным и одноцветным, то снаружи труба выглядела вполне вещественно.

Ее стенка покрыта толстым слоем наледи, поверх которой топорщится серебристо-голубоватый иней. Колодец отчетливо контрастирует на фоне беспросветно черного неба, в котором нет ни единой звезды. Там — непроницаемый пласт, территория черни. Оттуда исходит колодец.

Глянул вниз. Сплошной искрящийся снег до самого горизонта. Пугающая девственность вечной пустоши. Вдали равнина дыбится, образуя предгорье, за которым торчат заостренные пики.

Сияние снега не было отраженным светом, как и чувство, улавливающее это сияние, не было зрением.

Вдруг послышался тонкий скрип. Колодеу пришел в движение, встряхнулся. Искорки-снежинки разлетелись в стороны, несколько из них упало на лицо и грудь Вадиму, и он не почувствовал холода.

Стенки деформировались. Края проема начали сближаться, утолщаясь, покрываясь новыми слоями наледи.

Расин висел над ослепительными снежными холмами и смотрел, как затягивается просвет, через который он покинул колодец. Ему не было страшно. Наоборот, он почувствовал великое облегчение, покинув нескончаемый колодец, и лишь теперь понял, что на протяжении всего полета страдал от неизжитых остатков клаустрофобии.

Здесь, в открытом пространстве, он почувствовал себя сильнее. Простор сулил бездну возможностей. Коснуться поверхности снежной зоны, окунуться в снег, ощутить его нематериальную материальность.

Проем окончательно закрылся. Расин бросился вниз.

Сначала ему казалось, что до снежной пустыни рукой подать. Он летел вдоль колодца, совершая вокруг нее плавные обороты.

Инструкция велела, чтобы скорость полета на терминальном участке колодца не превышала одну тысячную скорости света. Странно. Его реакция позволяет остановиться в любое мгновение. Скорость упадет до нуля, а инерция будет минимальна и столкновение не опаснее шлепка. Видно, инструкция устарела и не рассчитана на таких асов, как он. Когда она составлялась, не было ещё планеты Земля и самих хомунов, а в Хомофаре властвовали лиловые флегмокристалы. Позднее эти предшественники инволюционировали до белых шаров, живущих в межпланетном пространстве оболочечных прослоек.

Труба становилась все шире и шире. На стенке не было больше отверстий, через которые полость колодца сообщалась с окружающим пространством. Вадим силился высмотреть место, где нет наледи, чтобы понять, из какого материала создана труба. Но все было сплошь обледенелым.

Расин мог лететь со скоростью света, но не стал нарушать инструкцию. Возможно, ему придется это сделать в будущем, в сложной непредвиденной ситуации.

Отлетев на значительное расстояние, Расин попытался высмотреть место, где колодец оканчивается и переходит в станцию. Но вдали труба зрительно сужалась, превращалась в тонкую ниточку и исчезала.

Ажна сообщала, что до станции остается не более сорока минут.

Расин все ещё жил биологическим земным временем. Даже находясь в пространственно-безвременной камере Крапса, он не терял связи с якорем — своим телом, лежащим в палате психбольницы под опекой Хвана. Учителя сказали, что Кантарат позаботилась о жизнеобеспечении его тела, но с первой секунды пребывания в Пустыне чутье подсказывало не верить в надежность канторатских обещаний.